Глядя по утрам в зеркало, она думает: я пережила твоё никогда-никогда. Пережила и вернулась. Я — девочка-которая-пережила-вечность. Питер. С каждым днём её отражение всё меньше походит на призрака замученного ребёнка, глаза приобретают смешливое выражение и напитываются цветом. Она часто-часто поднимает лицо к серому мэнскому небу и смеётся, щурясь на скудное солнце. Каждый вдох вливает в её кровь силу и хмель, как будто серебряные искры разбегаются по венам. Как будто там, в крови, со звоном бьют бенгальские огни. Здесь нет ничего от пропитанного  тоской и ядом воздуха Неверленда, здесь почти невозможно представить ту степень отчаяния, за которой начинается безумное веселье. Я выложила из льдинок слово «вечность».
Глядя на взрослых, она думает: теперь-то я вырасту!
Победа в этой весёлой игре осталась за мной. Я вырасту.
Ну а ты теперь мальчишка-в-коробке. Она морщится, думая об этом, и мысленно говорит со всей решимостью и злорадством, какие только может в себе отыскать: посиди теперь и ты в клетке. Твой паучий план полетел в тартарары. Ты не жив и не мёртв, ты сидишь в ящике Пандоры. В этом есть некоторая ирония, правда? Мысленно она пытается воспроизвести его интонации, но её губы болезненно кривятся, и никак не находится достаточно злорадства, чтобы усмехнуться.
По ночам она просыпается от удушья, от дикой клаустрофобии . Она опять в клетке, в коробке, почти в спичечном коробке, она ничего не видит и не слышит, ей нечем дышать.
А дни — дни восхитительны.
Её время сделало виток и снова начало растягиваться. Сколько она уже в Сторибруке? Всего ничего, а кажется, минимум год. Она ждёт, пока мальчики разберутся с её документами, и, в общем, ей всё равно, где находиться, в Англии или здесь. Главное, с ними. Они постоянно смеются, смеются как ненормальные. Не было ни неловкости, ни потребности знакомиться заново — она вошла в семью легко и естественно, как последняя шестерёнка, которая заводит механизм. Они притаскивали шоколадные шейки контейнерами, показывали кино, дразнили её, когда она училась справляться с техникой, она не отставала, и от смеха тряслись стены. Когда их не было, она читала книги — столько новых книг! — сладко вытянувшись на полу во всю длину позвоночника и болтая ногами.
Всё было не зря.
Она сразу заметила, что Джона всё ещё мучает то, что в свои восемь лет он, кажется, завидовал тому, что она старшая, и, ловя отсвет вины в его глазах, она — я старшая сестра, я отвечаю за них! - старается снять этот груз с его плеч, смеётся, тормошит его, втягивает в веселье. Она наслаждается, слушая, как сплетаются их голоса, как звенит их смех, сливаясь воедино.
Кай вернулся домой. Снежинки Нового Света путаются в его ресницах. В голове не  укладывается, что Сторибрук стоит на той самой земле, о которой они думали, когда придумывали Неверленд.
Я не буду думать о Неверленде.
Это случилось, когда она снимала с полки книгу, стоя на цыпочках и балансируя другой рукой с зажатой в ней чайной ложкой, которой только что ела мороженое. По деревянному полу гулял сквозняк, и на её голые ноги были надеты цветастые шерстяные носки. Неужели мне придётся придвигать стул, сердито думала она, когда её ударило в солнечное сплетение и отбросило к противоположной стене. Ложка полетела в одну сторону, книга — в другую, а Венди скорчилась на полу и пыталась вздохнуть. Воздуха не было, не было, не было, а вместо него в лёгкие врывалась какая-то чёрная грязь. Чёрная, как земля на свежей могиле, как ночной океан, и там, на огромной чёрной глубине, угадывалось движение невообразимых чудовищ. Эта глубина влилась в неё, прошлась по венам и угнездилась где-то в мозгу. Перед глазами плавали зелёные сполохи. Сквозь них она угадывала очертания знакомой комнаты, которая должна была стать отправной точкой её новой жизни.
Нет. Нет. Нетнетнет!!!
Всё же кончилось!!!
Она поднесла ко рту скрюченную руку. Вокруг пальцев вилось зелёное сияние, и сквозь него она буквально видела тощую руку Пэна. Он умер. Он всё-таки умудрился умереть. Как он выбрался из ящика?!!!
Он никогда не проигрывает, монотонным голосом хмыкнул у неё в голове Феликс.

***
Вечные зелёные сумерки, как под водой, и как обычно, Венди смотрит на него во все глаза, пытаясь понять, издевается он над ней, окончательно сошёл с ума или — не может быть — говорит серьёзно. Он планирует умереть? Он?
Очевидно, что-то такое отражается в её глазах, и Питер смеётся. Она делает крошечный шажочек назад.
- Я не понимаю, - говорит она очень-очень осторожно, от тревоги и подозрений голос становится ещё тоньше. Когда она говорит с ним, ей кажется, что она вынуждена идти по канату, а до земли футов сто, не меньше. Её даже не видно. Какая может быть земля, когда кругом сплошное безумие, и всё вокруг до последней былинки кричит о ненависти и желания уничтожить? - Ты собираешься умереть. Ты умрёшь, и я получу кусочек твоей силы. И что дальше? Что мне сыграть для тебя?
Почему я должна тебе помогать, хочется ей спросить, вопрос вертится на языке, обжигает, как уголёк. Почему я должна тебе помогать, когда получу твою силу, а ты будешь лежать в могиле?
А по канату - даже не пройтись. Протанцевать.
***
Питер всё-таки умудрился умереть. Время пошло. Венди буквально слышала шуршание, с которым бежит вниз струя песка в стеклянных колбах. Песку нет дела до времени, он просто бежит... а её братья просто умирают. Пошло время Джона и Майкла.
Твои маленькие братья, им по сто лет, знаешь? И он провели это время не здесь. Их поддерживает только моя магия. Пока я жив.
Её всё ещё крючило на полу, и к чужой злой силе примешивалась собственная ненависть. Ненависть прибывала как прилив, как чёрный яд, который не давал Венди дышать. Как наяву она видела, как в глазах Джона появляется тревога, когда она снова подпрыгивает на какой-нибудь совершенно невинный звук, когда её пальцы трясутся, и она вынуждена сжимать руки в кулаки. Она видит себя, говорящую «малыш Майкл выше меня?! А ну расти обратно!» Сквозь рассеивающийся зелёный туман она видит их смерть, видит себя одну в целом мире над их могилами, и ей сводит челюсти от ненависти, горло перехватывает намертво. Я ненавижу тебя, Питер, ненавижу, ненавижу. Меня сейчас вырвет от ненависти.
Чудовища в глубине копошились с явным одобрением.
Она вскочила с пола. Отшвырнула в угол носки. Бросилась в комнату Джона. Прямо к сейфу. Герде пришлось много всего сделать, чтобы выкупить Кая. Много всего. Вот эта ампула. Поэтому у Майкла эти глаза. Почти такие же, как. Ещё эта и эта. Мерзость какая у них здесь. Почти такие же.
Вы не умрёте.
Я не дам вам умереть.
Она отбрасывает волосы поминутно, они всё время падают на руки, лезут в глаза.
Никогда.
Не дам.
Она рвёт пуговицы на шее. Жарко, как жарко. Пальцы не трясутся, они прыгают, как будто её температура за пять минут подскочила до сорока.
Я вернусь. Я просто сделаю это — и вернусь.
Сквозь лихорадку она слышала ясный голос разума. Немедленно беги к Голду, говорил он, говорил, вопил, визжал ей в уши. Немедленно беги к Голду и умоляй всё остановить. Вряд ли его условия будут хуже, чем условия Питера, как ты думаешь? Что же тебя останавливает, Вен-ди? (Она снова отбросила волосы за спину, они падают вперёд и не дают разглядеть застёжки ботинок.) Голд снова посадит его в клетку, в этот кошмарный ящик, и ты снова будешь просыпаться в холодном поту, думая об этом? Голд убьёт его?
- Голд не справится, - злобно пробормотала она. - Он уже попробовал. Я только сделаю это -  и вернусь.
На столе осталась забытая вазочка с растаявшим мороженым.
***
Свечи погасли одновременно, и её снова отбросило назад, на крошащуюся от плесени штукатурку. Левая ладонь сквозь одежду намертво вцепилась в брелок, висящий на шнурке на шее — ей отдал его Майкл, крошечного металлического мишку. Я не удивлюсь, если он отпечатается на моей руке навсегда.
Эти развалины близ гавани она присмотрела ещё в первый день, когда Джон вёз её домой. (Не обманывай хотя бы себя.)
Она медленно разлепила глаза.
Получилось.
Белый дым медленно рассеивался, и из него уже выплыли очертания его лица и плеч. Он лежал с закрытыми глазами, но Венди не допускала ни на секунду, что он не очнётся. У него всегда всё получается, с ненавистью думает она. Как хочется тебя ударить. Если бы это была моя магия, я бы вырвала твоё чёрное сердце. Ну давай уже, очнись и забери эту силу вместе с грязью и чудовищами, я не могу больше.
И пока она смотрела в его лицо, тихий-тихий голосок шепнул ей на ухо: ты не вернёшься, Венди. Никогда-никогда-никогда.
И как всегда пытаясь сохранить присутствие духа, она шепнула одними губами: ты же знаешь, я давно решила, что умерла ещё тогда, когда подала руку твоей Тени.
- Питер? - позвала она.
К горлу подкатили пузырьки истерического смеха, и мысль, кажется, чужая, почти сформировалась на губах: ну что, полетаем?